Неточные совпадения
В таких мечтаниях она
подъехала к повороту с большой
дороги, ведшему
к Воздвиженскому.
Первая эта их ссора произошла оттого, что Левин поехал на новый хутор и пробыл полчаса долее, потому что хотел проехать ближнею
дорогой и заблудился. Он ехал домой, только думая о ней, о ее любви, о своем счастьи, и чем ближе
подъезжал, тем больше разгоралась в нем нежность
к ней. Он вбежал в комнату с тем же чувством и еще сильнейшим, чем то, с каким он приехал
к Щербацким делать предложение. И вдруг его встретило мрачное, никогда не виданное им в ней выражение. Он хотел поцеловать ее, она оттолкнула его.
Едва Сергей Иванович с Катавасовым успели
подъехать к особенно оживленной нынче народом станции Курской железной
дороги и, выйдя из кареты, осмотреть подъезжавшего сзади с вещами лакея, как
подъехали и добровольцы на четырех извозчиках. Дамы с букетами встретили их и в сопровождении хлынувшей за ними толпы вошли в станцию.
Подъезжая в двенадцатом часу с железной
дороги к своей квартире, Вронский увидал у подъезда знакомую ему извозчичью карету.
Дарья Александровна по совету Левина выехала до зари.
Дорога была хороша, коляска покойна, лошади бежали весело, и на козлах, кроме кучера, сидел конторщик вместо лакея, посланный Левиным для безопасности. Дарья Александровна задремала и проснулась, только
подъезжая уже
к постоялому двору, где надо было переменять лошадей.
Не доезжая слободки, я повернул направо по ущелью. Вид человека был бы мне тягостен: я хотел быть один. Бросив поводья и опустив голову на грудь, я ехал долго, наконец очутился в месте, мне вовсе не знакомом; я повернул коня назад и стал отыскивать
дорогу; уж солнце садилось, когда я
подъехал к Кисловодску, измученный, на измученной лошади.
«Осел! дурак!» — думал Чичиков, сердитый и недовольный во всю
дорогу. Ехал он уже при звездах. Ночь была на небе. В деревнях были огни.
Подъезжая к крыльцу, он увидел в окнах, что уже стол был накрыт для ужина.
Всю
дорогу он был весел необыкновенно, посвистывал, наигрывал губами, приставивши ко рту кулак, как будто играл на трубе, и наконец затянул какую-то песню, до такой степени необыкновенную, что сам Селифан слушал, слушал и потом, покачав слегка головой, сказал: «Вишь ты, как барин поет!» Были уже густые сумерки, когда
подъехали они
к городу.
Проезжая предместье, Тарас Бульба увидел, что жидок его, Янкель, уже разбил какую-то ятку с навесом и продавал кремни, завертки, порох и всякие войсковые снадобья, нужные на
дорогу, даже калачи и хлебы. «Каков чертов жид!» — подумал про себя Тарас и,
подъехав к нему на коне, сказал...
— Это я вам принес живого сазана, Татьяна Марковна: сейчас выудил сам. Ехал
к вам, а там на речке, в осоке, вижу, сидит в лодке Иван Матвеич. Я попросился
к нему, он
подъехал, взял меня, я и четверти часа не сидел — вот какого выудил! А это вам, Марфа Васильевна,
дорогой, вон тут во ржи нарвал васильков…
Было часов восемь вечера, когда он вдруг круто поворотил с
дороги и
подъехал к одинокому, длинному, одноэтажному каменному зданию с широким, во весь дом, крыльцом.
Подъезжая еще
к Ирбиту, Привалов уже чувствовал, что ярмарка висит в самом воздухе.
Дорога была избита до того, что экипаж нырял из ухаба в ухаб, точно в сильнейшую морскую качку. Нервные люди получали от такой езды морскую болезнь. Глядя на бесконечные вереницы встречных и попутных обозов, на широкие купеческие фуры, на эту точно нарочно изрытую
дорогу, можно было подумать, что здесь только что прошла какая-то многотысячная армия с бесконечным обозом.
«…
Подъезжаю к границе, дождь, слякоть, через
дорогу бревно, выкрашенное черной и белой краской; ждем, не пропускают… Смотрю, с той стороны наезжает на нас казак с пикой, верхом.
Упрямый старик сердился всю
дорогу и все поглядывал на Галактиона, который не проронил ни слова.
Подъезжая к Заполью, Михей Зотыч проговорил...
Подъехать в меру на санях или дрожках редко удавалось по неудобству местности, и я подкрадывался
к глухарям из-за деревьев; если тетерева совершенно не видно и стрелять нельзя, то я подбегал под самое дерево и спугивал глухаря, для чего иногда жертвовал одним выстрелом своего двуствольного ружья, а другим убивал
дорогую добычу в лет, целя по крыльям; но для этого нужно, чтоб дерево было не слишком высоко.
Ночь была сегодня темная, настоящая волчья, как говорят охотники, и видели хорошо только узкие глазки старца Кирилла.
Подъезжая к повертке
к скиту Пульхерии, он только угнетенно вздохнул.
Дороги оставалось всего верст восемь. Горы сменялись широкими высыхавшими болотами, на которых росла кривая болотная береза да сосна-карлица. Лошадь точно почуяла близость жилья и прибавила ходу. Когда они проезжали мимо небольшой лесистой горки, инок Кирилл, запинаясь и подбирая слова, проговорил...
Лесу, вместе с тем, как бы и конца не было, и,
к довершению всего, они
подъехали к такому месту, от которого шли две
дороги, одинаково торные; куда надо было ехать, направо или налево? Кучер Петр остановил лошадей и недоумевал.
«Все дяденькино подаренье, а отцу и наплевать не хотел, чтобы тот хоть что-нибудь сшил!» — пробурчал он про себя, как-то значительно мотнув головой, а потом всю
дорогу ни слова не сказал с сыном и только, уж как стали
подъезжать к усадьбе Александры Григорьевны, разразился такого рода тирадой: «Да, вона какое Воздвиженское стало!..
Солнце уже поднялось довольно высоко и ярко золотило куполы церквей, когда мы
подъехали к монастырю. В тени еще держался мороз, но по всей
дороге текли быстрые мутные ручьи, и лошадь шлепала по оттаявшей грязи. Войдя в монастырскую ограду, у первого лица, которое я увидал, я спросил, как бы мне найти духовника.
По обеим сторонам широкой
дороги стояли густые, белые от снега деревья, которые то склонялись вершинами, когда тройка
подъезжала к ним, то откидывались назад, когда она их промелькнула.
Он плюнул и побежал садиться: «В Скворешники!» Кучер рассказывал, что барин погонял всю
дорогу, но только что стали
подъезжать к господскому дому, он вдруг велел повернуть и везти опять в город: «Поскорей, пожалуйста, поскорей».
Полторацкий указал Хаджи-Мурату на показавшегося по
дороге Воронцова. Хаджи-Мурат направился
к нему и,
подъехав вплоть, приложил правую руку
к груди и сказал что-то по-татарски и остановился. Чеченец-переводчик перевел...
Зарубин и Мясников поехали в город для повестки народу,а незнакомец, оставшись у Кожевникова, объявил ему, что он император Петр III, что слухи о смерти его были ложны, что он, при помощи караульного офицера, ушел в Киев, где скрывался около года; что потом был в Цареграде и тайно находился в русском войске во время последней турецкой войны; что оттуда явился он на Дону и был потом схвачен в Царицыне, но вскоре освобожден верными казаками; что в прошлом году находился он на Иргизе и в Яицком городке, где был снова пойман и отвезен в Казань; что часовой, подкупленный за семьсот рублей неизвестным купцом, освободил его снова; что после
подъезжал он
к Яицкому городку, но, узнав через одну женщину о строгости, с каковою ныне требуются и осматриваются паспорта, воротился на Сызранскую
дорогу, по коей скитался несколько времени, пока наконец с Таловинского умета взят Зарубиным и Мясниковым и привезен
к Кожевникову.
Я
подъезжал уже
к Переброду, когда внезапный вихрь закрутил и погнал по
дороге столбы пыли. Упали первые — редкие и тяжелые — капли дождя.
О ведьмах не говорят уже и в самом Киеве; злые духи остались в одних операх, а романтические разбойники, по милости классических капитан-исправников, вовсе перевелись на святой Руси; и бедный путешественник, мечтавший насладиться всеми ужасами ночного нападения, приехав домой, со вздохом разряжает свои пистолеты и разве иногда может похвастаться мужественным своим нападением на станционного смотрителя, который, бог знает почему, не давал ему до самой полуночи лошадей, или победою над упрямым извозчиком, у которого, верно, было что-нибудь на уме, потому что он ехал шагом по тяжелой песчаной
дороге и,
подъезжая к одному оврагу, насвистывал песню.
Петр. А потом уж «унеси ты мое горе» — сейчас мы с тобой на троечку: «Ой вы, милые!»
Подъехали к Волге; ссь… тпру! на нароход; вниз-то бежит он ходко, по берегу-то не догонишь. Денек в Казани, другой в Самаре, третий в Саратове; жить, чего душа просит;
дорогого чтоб для нас не было.
В день отъезда княгини Григоровой
к дебаркадеру Николаевской железной
дороги подъехала карета, запряженная щегольской парою кровных вороных лошадей. Из кареты этой вышли очень полная дама и довольно худощавый мужчина. Это были Анна Юрьевна и барон. Анна Юрьевна за последнее время не только что еще более пополнела, но как-то даже расплылась.
Подъезжая к зверинцу, одна из лошадей переступила постромку, начала бить; другие лошади также испугались и понесли вдоль
дороги.
— Да так-то плоха, что и сказать нельзя. Объездом лучше; а все, как станете
подъезжать к селу, так — не роди мать на свете!.. грязь по ступицу. Вот я поеду подле вас да укажу, где надо своротить с
дороги.
От одной этой мысли волосы стали у меня дыбом; я принялся погонять мою клячу и почти выбился из сил, когда
подъехал к другому повороту, где начиналась сносная
дорога, проложенная по низенькому валу; в конце его за небольшим леском расположен был наш аванпост.
Подъезжая к заводу, Арефа испытывал неприятное чувство: все кругом было чужое — и горы, и лес, и каменистая заводская
дорога. Родные поля и степной простор оставались далеко назади, и по ним все больше и больше ныло сердце Арефы.
— Мир
дорогой, добрый человек, — поздоровался Арефа, рысцой
подъезжая к вершнику. — Куда бог несет?
Воеводше только это и нужно было. Склалась она в
дорогу живой рукой, чтобы воевода как не раздумал. Всю
дорогу воевода молчал, и только когда их колымага
подъезжала к Прокопьевскому монастырю, он проговорил...
Ночь делалась темнее и темнее; и Ольга, ухватясь за своего друга, с ужасом кидала взоры на дальний монастырь, внимая гулу и воплям, разносимым по полю возрастающим ветром; вдруг шум колес и топот лошадиный послышались по
дороге; они постепенно приближались и вскоре
подъехал к нашим странникам мужик в пустой телеге; он ехал рысью, правил стоя и пел какую-то нескладную песню.
Теряясь в таких мыслях, он сбился с
дороги и (был ли то случай) неприметно
подъехал к тому самому монастырю, где в первый раз, прикрытый нищенским рубищем, пламенный обожатель собственной страсти, он предложил свои услуги Борису Петровичу… о, тот вечер неизгладимо остался в его памяти, со всеми своими красками земными и небесными, как пестрый мотылек, утонувший в янтаре.
Через несколько дней Артамонов младший, проезжая застоявшуюся лошадь, увидал на опушке леса жандарма Нестеренко, в шведской куртке, в длинных сапогах, с ружьём в руке и туго набитым птицей ягдташем на боку. Нестеренко стоял лицом
к лесу, спиною
к дороге и, наклоня голову, подняв руки
к лицу, раскуривал папиросу; его рыжую кожаную спину освещало солнце, и спина казалась железной. Яков тотчас решил, что нужно делать,
подъехал к нему, торопливо поздоровался...
Но
подъезжая на паре почтовых лошадей
к монастырю, разбитый тряской по просёлочной
дороге, он думал...
— Неужели ты, Давыд, думаешь, что нас молодцами за это сочтут? Напротив, дураками! — принимался я было ему втолковывать, но все напрасно.
Подъезжая к приходу, он весь как-то уж изломался: шапку свернул набекрень, сам тоже перегнулся, вожжи натянул, как струны, а между тем пошевеливает ими, чтоб горячить лошадей. День был светлый; от прихода несся говор народа, и раздавался благовест вовся; по
дороге шло пропасть народу, и все мне кланялись.
Один только из них обратился
к сидевшему на козлах вознице с коротеньким приказанием: «Смотри, Оверко, ты старый разиня; как будешь
подъезжать к шинку, что на Чухрайловской
дороге, то не позабудь остановиться и разбудить меня и других молодцов, если кому случится заснуть».
Дорога жалась над речкой,
к горам. У «Чертова пальца» она отбегала подальше от хребта, и на нее выходил из ложбины проселок… Это было самое опасное место, прославленное многочисленными подвигами рыцарей сибирской ночи. Узкая каменистая
дорога не допускала быстрой езды, а кусты скрывали до времени нападение. Мы
подъезжали к ложбине. «Чертов палец» надвигался на нас, все вырастая вверху, во мраке. Тучи пробегали над ним и, казалось, задевали за его вершину.
— Бакланы! — пояснил ямщик, когда плашкот
подъехал к берегу и наша тройка выхватила нас на
дорогу. — Вот и мещанишки эти, — продолжал он, — те же бакланы. Ни у них хозяйства, ни у них заведениев. Землишку, слышь, какая была, и ту летось продали. Теперь вот рыщут по
дорогам, что тебе волки. Житья от них не стало.
Проехали мы версты три по
дороге,
подъехали к лесу. Видим: в низочке дымок синеет и народ стоит, — мужики и бабы с дубинами.
Отец Прохор
подъехал к большому каменному дому купца Сивкова. Радушно встретили его и хозяин, только что воротившийся от Макарья, и жена его, и две снохи, и дальняя сродница Акулина Егоровна, та самая, что разъезжала, а иной раз и пешком ходила по богомольям. Отец Прохор рассказал хозяину придуманный
дорогой вымысел насчет Дуни.
Уныло глядел дом Марка Данилыча, когда
подъезжали к нему изусталые в
дороге Дуня и Аграфена Петровна.
Подъезжая к московскому дебаркадеру железной
дороги, по которой Горданов утекал из провинции, он тревожно смотрел из окна своего вагона и вдруг покраснел, увидев прохаживающуюся по террасе высокую даму в длинной бархатной тальме и такой же круглой шляпе, с густым вуалем.
Что же касается до Синтянинского хутора, то его и совсем нельзя было видеть, пока
к нему не
подъедешь по неширокой, малопроезжей дорожке, которая отбегала в сторону от торной и пыльной
дороги, соединяющей два большие села на крайних точках нагорного амфитеатра.
Они поехали вместе в колеснице, и Панду
дорогою слушал с удовольствием поучительные речи Нарада. Проехав один час, они
подъехали к месту, где
дорога была размыта с обеих сторон и телега земледельца сломанным колесом загораживала путь.
По разрыхленной песчаной
дороге, — мостовой тут не было, — они
подъехали к крылечку, приходившемуся под наружной галерейкой, без навеса.
Только что поднявшееся солнце косыми лучами освещало желтовато-серую равнину, по ней мчались всадники чуждого вида, с желтыми околышами фуражек; они мчались наперерез
дороге, по которой мы вчера
подъехали к хутору.
Что сталось с ним, когда он, сидя на двухколесной латышской тележке,
подъехал к повороту в землю неприятельскую и взглянул назад на
дорогу, которая вела в места, для него столь драгоценные?